Группу шинигами из 13 отряда под командованием Рукии посылают на опасное задание. Бьякуя, употребив все свое влияние, отзывает назначение и отряд уходит без младшей Кучики. Рукия является к брату с гневными воплями и желанием учинить разборку. Реакция и аргументы Бьякуи.

Звук шагов порой передает чувства не хуже слов, жестов и взглядов; деревянные полы особняка донесли до Бьякуи быструю, резкую – полную обиды и гнева - поступь еще ото входа в его крыло. Слуги были вымуштрованы передвигаться бесшумно, так что нарушителем спокойствия мог быть только гость.
Глава клана Кучики неторопливо поднял голову от еще чистого листа бумаги, отложил кисть и прислушался к приближающимся шагам, перемежаемым шорохом и стуком закрывающихся дверей. Личность посетителя не была для Бьякуи секретом; наоборот, этого визита он ждал с того момента, как адская бабочка принесла ему сообщение от капитана 13 отряда об удовлетворении его просьбы. Мужчина развернулся в пол-оборота к двери и бросил взгляд за окно – на сакуру, расцветшую, казалось бы, всего за одну ночь.
Перед входом в его кабинет шаги резко замерли, и долгие секунды Бьякуя ждал, пока его гость собирался с духом, чтобы войти. Губы его чуть подрагивали, сопротивляясь желанию сложиться в улыбку; однако когда дверь открылась, его лицо, все еще обращенное к окну, не выражало никаких эмоций.
- Нии-сама.
Кучики-тайчо дождался, пока девушка поклонится и сядет, прежде чем обратить на нее внимание.
- Рукия.
- Укитаке-тайчо сообщил мне, что вы попросили освободить меня от выполнения моих обязанностей в 13м отряде на сегодня, - Бьякуя молча смотрел на склоненную макушку сестры, не соглашаясь и не отрицая. – Он сказал, вы объяснили это необходимостью моего участия в сегодняшнем ханами.
- Я уже выразил Укитаке-тайчо свою благодарность за его быстрое согласие. Надеюсь, впредь мне не придется решать эти вопросы лично; постарайся не забывать предупредить его о клановых торжествах, на которых требуется твое присутствие. – Кучики сделал едва заметную паузу, дожидаясь, пока голова Рукии не начнет подниматься, и продолжил: - Или слуги забыли напомнить тебе о сегодняшней церемонии? В этом случае стоит указать им на…
- Слуги ни при чем, Нии-сама! – девушка вскинула на брата полыхающие возмущением сиреневые глаза. – Я понимаю это так же хорошо, как и вы! Сегодня я впервые должна была вести отряд за пределы Руконгая! И вы сняли меня с этого задания ради ханами?! – пальцы Рукии, до того лежавшие на коленях, сжались в кулаки. – Я знаю, вы считаете меня слабой и не хотите, чтобы я позорила имя Кучики. Но я – все же шинигами, и я не хочу вечно отсиживаться за спинами других бойцов своего отряда или за стенами поместья! Вы все равно не сможете опекать меня вечно, Нии-сама. Дайте мне хоть один шанс, я обещаю, что не подведу!
«Только не улыбайся, иначе она подумает, что ты насмехаешься над ней!” - строго напомнил сам себе Бьякуя, бесстрастно слушая полную плохо сдерживаемых эмоций тираду. Сидящая перед ним девушка была противоположностью Хисаны, несмотря на поразительное внешнее сходство; по духу она до боли напоминала Бьякуе самого себя лет сто назад, когда не было еще ни долга, ни ответственности, но было неуемное желание доказать свою силу и значимость. И пусть причиной принятия Рукии в клан Кучичи была последняя просьба его умирающей жены, Бьякуя продолжал держать ее при себе именно благодаря этой неоспоримой схожести.
Но, чтобы стать истинной наследницей рода, ей еще предстоял очень долгий путь…
- Рукия. – Одного слова было достаточно, чтобы прервать поток увещеваний и уверений. – Ты - прежде всего – Кучики, а значит интересы клана всегда должны стоять для тебя на первом месте. Твой пост в Готее 13 не играет здесь никакой роли. Ступай в свою комнату, слуги уже должны были приготовить твое кимоно.
Девушка еще секунду сверлила его гневным взглядом, потом резко поклонилась и рывком встала на ноги. Уже от двери, не оборачиваясь, она спросила:
- А если бы вы должны были выполнять задание Готея, Нии-сама? Вы бы бросили его ради… - Бьякуя практически слышал множество нелестных эпитетов, которым сестра хотела бы наградить церемонию, - ради интересов клана?
- Если бы происходило что-то, требующее внимания шинигами уровня капитана, это неизбежно коснулось бы и клана Кучики. Таким образом, мое участие не пошло бы в разрез с его интересами.
Рукия вышла, ссутулившись.
Сколько раз сам он проходил через этот урок, прежде чем прописные истины навсегда улеглись в голове? Когда-то, будучи на ее месте, сам Бьякуя пошел дальше, спросив, как поступил бы Гинрей, если бы интересы клана вошли в прямое противоречие с приказом Готея 13. Что ж, значит, до этого разговора у него еще есть время.
Главе рода Кучики не престало объясняться или оправдываться, так что Рукия не знала, что в какой-то степени была права. Брат действительно защищал ее; однако главная опасность исходила не от Пустых и не от бандитов Руконгая.
По сравнению с Хисаной – тихой, незаметной, почти никогда не покидавшей собственного крыла особняка – ее младшая сестра была всегда на виду, и если Готей 13 судил ее как воина, то старейшины клана видели в ней бродяжку, вопреки их воле принятую в семью, и неизменно замечали любое нарушение этикета. По крайней мере происхождение и пост в Готее пока спасали Рукию от попыток женить ее на ком-нибудь и убрать с глаз долой.
Бьякуя обмакнул кисть в чернила и, аккуратно поддерживая рукав, начал выводить первое кандзи нового хайку.
Возможно, в глубине души он и опасался за жизнь сестры, но только потому, что она была наследницей рода. Ведь и ему самому было позволено стать капитаном шестого отряда только после того, как он женился – в предположении, что скоро у него появится ребенок. И потом, когда Хисана умерла, он сохранил свой пост исключительно потому, что старейшины не нашли способа отозвать его, не потеряв лицо.
Лучше пусть девушка думает, что он ни в грош ее не ставит, зато она будет на какое-то время ограждена от внутриклановой политики. Пусть лучше не знает, от чего именно Бьякуя пытается ее защитить. Ну, а 28му главе клана Кучики, с рождения сидящему в этом болоте, было не привыкать держать баланс между равнодушием, презрением и отторжением, направленным на нее. 
Ты – прежде всего – Кучики, Рукия. А значит я – в первую очередь твой брат.

Пытаясь выбраться из-под контроля Ичиго, Хичи достает свое альтер-эго в самых неожиданных местах, пакостя изо всех сил. На этот раз не повезло Орихиме...

Говорят, от одиночества сходят с ума. Но вот интересно, может ли сойти сума лишь треть разума? Причем та, которую изначально считали невменяемой?
Вот повезет мозговеду, которому попадется в руки Король. Ид, эго и супер-эго, разложенные в отдельные коробочки и чуть ли не перевязанные подарочными ленточками: изучай – не хочу!
Ха, Зангетсу сравнение точно бы польстило. Жаль, вряд ли будет шанс поделиться…
В том месте, куда Ичиго низверг своего Пустого, до занпакто – его единственного собеседника в невозможном, повернутом на бок мире – было уже не докричаться. Хотя потеря, в сущности, невелика: Зангетсу был слишком серьезен для пустой болтовни, и слишком благоразумен для провокаций.
Новое место обитания в плане обстановки радовало глаз ничуть не больше прежнего: абсолютно пустое помещение, вечно пребывающее в полумраке, с одним жалким грязным окошечком во внешний – внутренний - мир. Неба оттуда видно не было, только матовую поверхность окна напротив.
Забавно, как, сидя на «поверхности», не замечаешь, сколько грязи скапливается внизу. А все этот дождь… Мутные следы от смоченной ливнями пыли искажали то немногое, что еще можно было разглядеть, и иногда до зуда в ладонях хотелось распахнуть окно и хоть чем-нибудь – рукой, рукавом ли – стереть их к чертовой матери! Но нельзя; все выходы заперты и запечатаны волей Короля, победившего своего Пустого, и теперь считавшего его неким усовершенствованным подобием батарейки на случай, когда начинает пахнуть жареным.
Но Хичиго был далек от того, чтобы признать поражение и покориться воле победителя. Он не давал забыть, что каждое обращение к своей «темной стороне» грозит вылиться в матч-реванш, исход которого далеко не так однозначен, как хотелось бы и.о. шинигами. И пусть его возможности напрямую влиять на Ичиго были заблокированы, тот все равно опасался подолгу пользоваться заемной силой, и спешил завершить поединки в самому себе установленный пятиминутный срок.
Однако эти уколы подспудного беспокойства, которыми Пустой награждал своего Короля каждый раз, когда тот хотя бы подумывал о том, чтобы призвать белую маску с красными полосами, были всего лишь дымовой завесой, скрывающей истинную атаку.
Хичиго усмехнулся, отворачиваясь от мутного стекла, и без колебаний направился в самую темную часть своей почти безграничной тюрьмы.
Отправив его вниз, туда, откуда он когда-то давно выполз, Ичиго совершил, возможно, свою самую большую ошибку. Сон разума рождает чудовищ? Забавно, когда иносказательную фразу можно применить к ситуации буквально.
Пустой, будучи порождением разума своего шинигами, обладал всеми знаниями и чертами, присущими Королю. А в самой темной части души хранится все то, что люди стесняются признавать в самих себе - коварство, вероломство, гордыня, жестокость и вера в собственное превосходство над всеми остальными… Когда Хичиго обзывал своего противника слабаком, он никогда не имел в виду, что тот боится во всей полноте использовать свою силу. О нет, Пустого всегда забавляло, как упорно шинигами старается избегать любого курса действий, кроме самого прямого, и сознательно ограничивает себя в средствах достижения цели, руководствуясь «честью» и «благородством».
Видимо, сила действительно отупляет. Ведь все битвы, в которых Ичиго - и, как следствие, его двойнику - доводилось принимать участие, были, в сущности, обыкновенными лобовыми столкновениями. Разница была лишь в том, что некоторые честно признавались в этом, в то время как другие прикрывались эстетикой, лепестками сакуры или снежинками.
Подкрасться к врагу, пока тот стоит спиной, и пырнуть ножом? Да ни за что! И не важно, что враг уже успел положить половину твоих товарищей, и что он, не моргнув глазом, напал бы и сзади, и из-за угла. Нет, мораль превыше всего! Нельзя опускаться до его уровня!
Ситуация была тем печальнее, что Хичиго, сам того не замечая, поддавался общему настрою. Каждая стычка с текущим хозяином перевернутого мира проходила в открытую, лоб в лоб, и как следствие не могла закончиться ничем кроме очередной победы Куросаки, имевшего позиционное превосходство.
Но, вновь оказавшись ближе к тьме, из которой возник, Пустой почти пришел в себя, и его планы приобрели более внятный и изощренный характер. Более того, пустив его обратно вниз, Ичиго, сам того не зная, дал ему доступ к той части себя, которая никогда не была под его полным контролем.
Время во внутреннем мире теряет объективный смысл, и Хичиго пробирался сквозь абсолютную тьму бесконечно долгие мгновения, или мгновенно пролетающие годы. Но невозможность видеть уже не пугала, и через какое-то время тьма перестала быть абсолютно беспросветной. Сделав последние шаги, Пустой оказался у стены, увешанной осколками зеркал. Они были закреплены на подобиях кронштейнов, и были чем-то сродни оптическим системам, позволявшим доставлять свет в катакомбы через самые извилистые тоннели.
Осколки отображали внешний мир Ичиго.
Нет, не так.
Осколки отображали внешний мир, в котором Ичиго был всего лишь одним из многих, а не Королем, как в мире Широсаки.
Когда Хичиго увидел эту стену впервые, ему не пришлось долго гадать о ее назначении; его тянуло сюда с самого момента «заключения», и эта тяга была лучшим намеком на то, в чем здесь суть, и как это можно использовать.
Вспомнив свою недавнюю метафору, Пустой хохотнул, переводя взгляд с одного осколка на другой. Подсознание - страшная штука, Король. Тебе не следовало запирать меня именно здесь.
Наконец найдя нужное "окошко" в мир, Хичиго подошел вплотную и принялся за наблюдения.
Ичиго был в школе. Этот факт, абсурдный в своей нелепости после всего, что подкинула и.о. шинигами жизнь за последние несколько месяцев, не столько перестал удивлять, сколько примелькался после многократных повторений. Видимо, после победы над Айзеном и разгрома эспады Король решил, что можно без потерь вернуться к безмятежной жизни, притворившись, что не было ни безумных гонок, ни побед, вырванных на одном везении и упорстве, ни, самое главное, части собственной души, восставшей против целого.
Что ж, Ичиго, за все свои ошибки рано или поздно придется поплатиться. Школа, как нечто давно привычное и знакомое, притупляла бдительность, а Хичиго никогда не упускал случая воспользоваться слабостью своего Короля.
Куросаки шел по коридору, прикрываемый с флангов своими бестолковыми друзьями, один из которых мог бесконечно трепаться ни о чем, а второй изображал из себя умудренного опытом мужа. От самого Ичиго на данный момент не требовалось ничего, кроме как с хмурым видом переставлять ноги и притворяться, что он ничего не видит и не слышит, избегая соблазна заткнуть дружка ботинком в лицо. К слову, эта конкретная подсознательная реакция не нуждалась ни в каком поощрении со стороны Хичиго.
Пустой слегка разочаровано вздохнул, и уже собирался отвернуться к другим осколкам - поискать последние кошмары, или покопаться в ассоциациях, когда его ушей достиг знакомый голос.
- Куросаки-кун! - Ичиго едва заметно вздрогнул и невольно напряг плечи, но не спешил поворачиваться. - Куросаки-кун!
Хичиго протянул руку и легонько подтолкнул один из уголков осколка. Маленькое зеркальце послушно сдвинулось.
Куросаки обернулся на голос за пару секунд до того, как Иноуэ Орихимэ затормозила перед ним. В действии не было ничего странного, хотя оно и не было обязательным: обычно рыжеволосую девушку не смущала необходимость самой обходить друга, чтобы попасть в поле его зрения.
- Добрый день, Куросаки-кун! Как уроки? Ты на ланч? - выпалила она на одном дыхании. Ичиго пробормотал что-то невнятное в ответ.
Пустой смотрел на чуть запрокинутое вверх лицо Орихимэ, довольное и смущенное одновременно, и с усмешкой думал о том, что она - единственный человек из окружения Короля, чье имя действительно стоит помнить. Вот бы побывать у нее в голове: без сомнения, ее внутренний мир гораздо богаче того, в котором вынужден был обитать он сам... Более того, Хичиго был уверен, что девушка будет единственной, кто не побоится пригласить его внутрь.
Ведь она была чертовски отважна, эта рыжая кудесница, научившаяся отрицать.
Впрочем, смелости легко добиться, если ты умеешь отрицать собственный страх.
Широсаки иногда посещали мысли на уровне бреда попросить Иноуэ как-нибудь разделить его и Ичиго, но он так и не придумал подходящей формулировки для такого отрицания.
Если бы только она научилась так же легко творить... Хотя тогда она была бы уже не человеком, а всесильным создателем новых миров, с ее-то воображением.
Но, даже несмотря на неспособность помочь (да и не зная о самой проблеме), Орихимэ нравилась Хичиго, насколько вообще может нравится любой свободный и цельный человек тому, кто заперт в подсознании, уже переставшем быть родным. Так что Пустой собирался отблагодарить девушку за невольно предоставляемое ему развлечение, одновременно продолжая воплощение своего плана в жизнь.
- Посмотри, что у меня тут! - совершенно не смущенная немногословностью друга, с гордостью воскликнула Иноуэ, вытаскивая из сумки слегка помятый листок.
Если бы Хичиго был склонен к душевному благородству, он мог бы притвориться, что размер осколка и не самое лучшее качество изображения не дают ему по праву оценить композицию и исполнение рисунка. Однако истина состояла в том, что даже в десятикратном увеличении самый лучший искусствовед не отважился бы сделать заключение о его содержании.
- Это инопланетяне с Гаммы Кассиопеи высаживаются на Соукьёку, чтобы выразить свое почтение принимающей делегации Готея 13 и обменяться опытом, а в качестве подарка они привезли сине-красного птице-краба с Альдебарана.
Какой бред! - восхитился Хичиго, и со злорадной усмешкой снова коснулся осколка.
- Очень интересный сюжет, Орихимэ-сан, - сказал Ичиго.
Его бестолковые дружки разом вскинули на него удивленные глаза, но всего пары секунд хватило, чтобы на их рожах нарисовались знающие ухмылки. В то время как реакция и обращение были для Куросаки нехарактерны, под них все-таки можно было подогнать логическую базу.
"Ах вот оно как! - читалось на лицах двух идиотов. - Наш мальчик наконец вырос и стал замечать девочек!"
Лицо Орихимэ буквально засияло от восторга, а на щеках появился легкий румянец. Хорошо, что по близости не было ее собственной глупой подружки, которая испортила бы "романтический" момент своими писками и воплями.
- Тебе действительно нравится? - немного робко переспросила Иноуэ. - Я рисовала всю ночь, пока не вспомнила, что нужно что-нибудь сделать на закуску в школу. О, кстати, хочешь, я тебя угощу? У меня сегодня бутерброды с соленой рыбой, медом, творогом и дайконом.
Интересно, как она может это есть? Неужели использует свой дар, чтобы отрицать расстройство желудка?
Еще один малюсенький толчок.
- Спасибо, Орихимэ-сан, не откажусь.
На этот раз Хичиго разобрал самый настоящий злорадный хохот. Самое забавное, что даже сам Куросаки не замечал в своих поступках ничего необычного: после вызволения девушки из Лас Ночес он был так по-дурацки благодарен за удачный исход дела, и так розово-сопливо счастлив снова видеть ее рядом, что даже это опасное для здоровья решение не казалось ему такой уж большой жертвой ради удовольствия подруги. Вот они, прелести непрямого вмешательства. Бедный Король и не догадывается, что решение исходит не совсем от него.
Что ж, в данном конкретном случае Ичиго мог бы поблагодарить свой "внутренний голос" за удачную подсказку: Орихимэ была едва ли не на седьмом небе от счастья, а дружки обменивались ухмылками, полными гордости за друга - они, по-видимому, восхищались его силой духа, позволившей бестрепетно принять стряпню девушки ради ее расположения.
Вместо привычной крыши молодые люди отправились на улицу и, рассевшись в тени небольшой группки деревьев, принялись за уничтожение принесенных или купленных в кафетерии запасов. При этом все – в том числе присоединившиеся к компании подружки Иноуэ - с большей или меньшей степенью удивления (а иногда и омерзения) наблюдали, как Ичиго давится переданными ему бутербродами. Мысли о «жертвах ради любви» явно проскальзывали в глазах у всех присутствующих.
Хичиго всего лишь раз пришлось подтолкнуть руку Короля ко рту - остальное за него доделали верность и чувство долга. И это было очень удачно, потому что конвульсии, все еще сотрясавшие тело Пустого, и льющиеся из глаз слезы мешали толком контролировать процесс.
Насколько удачно он подшутил над Королем, Хичиго оценил только потом, когда Куросаки три раза отпрашивался в уборную, а потом и вовсе вынужден был уйти домой - совершенно зеленый, покрытый потом и не отрывающий рук от живота. Пожалуй до такого жалкого состояния его не довели бы и все арранкары, вместе взятые.
- Ничего, мой Король, - почти промурлыкал сам себе Хичиго, глядя как хозяин его мира сворачивается в несчастный дрожащий клубочек на кровати. – зато ты осчастливил свою принцессу.
Он погладил осколок зеркала по ребру и слизнул с пальца выступившую капельку крови.
На этот раз не будет боли. Не будет смеха, криков, схватки и пронзающего грудь меча. Однажды ты просто заснешь, а проснешься... не совсем там, где ожидаешь.
Если твой враг не знает, что ты перешел в наступление, он не сможет тебе помешать. Победа исподволь - ничуть не позорнее превосходства в честном бою. Ичиго отказывался прибегать к хитростям, и в этом была его главная слабость.
Что ж, когда Хичиго станет Королем, он найдет минутку, чтобы заглянуть в свой внутренний мир для короткого "Я же тебе говорил!".

"Почему Рюукен взял с сына обещание не помогать шинигами, даже если знал, что тот нарушит его?"

Клинически серый зал с причудливой архитектурой безмолвен и пуст; в нем нет никого кроме беловолосого мужчины, небрежно опершегося спиной на полутораметровую тумбу. Его локти отведены назад, в одной руке дотлевает сигарета, меж пальцев другой безвольно свисает так и не развернутая записка сына. Нет смысла открывать, он и так прекрасно знает, что найдет внутри. Ровные, как через трафарет выведенные кандзи (хотя руки Урью должны были дрожать от переутомления), и такие же ровные, шаблонные фразы, объясняющие, почему его уход не может считаться нарушением данного отцу слова.
Мужчина усмехается. С самого начала он и не ждал ничего другого.
Шинигами... их предназначение - защищать Генсей от пустых, в появлении которых повинна их собственная нерасторопность. Шинигами умеют создавать себе и другим проблемы, но не умеют их разрешать. Все их неприятности имеют тенденцию вырастать до катаклизмов вселенского масштаба (по крайней мере в глазах самих "богов смерти"), и засасывать в себя всех, кому непосчастливилось хоть краем их коснуться.
Вот и Урью...
Мальчишка может сколько угодно рассказывать, что не имеет с шинигами ничего общего, что действует только в собственных интересах и интересах своих друзей. Рюкен прекрасно знает, что такое манипуляция, и как просто заставить подростка-идеалиста плясать под свою дудку, создавая впечатление, что все решения он принимает сам. Он знает, как любят шинигами загребать жар чужими руками; пусть обжигаются, чужие же – не жалко.
Конфликт, раздирающий Серейтей, и стандартная кутерьма с концом света, которую вокруг него развели, не производили на Рюкена никакого впечатления. И он совершенно логично считал, что эта склока не должна касаться тех, кто еще не переступил порог загробного мира. Пусть глупые шинигами пыжатся, пытаясь перевернуть мироздание; все их усилия разобьются об одну непреложную истину - мир изменить невозможно.
Общество Душ может хоть наизнанку вывернуться, до Генсея дойдут только слабые отголоски их бури. Как устроены измерения и кто там восседает на троне, не играет никакой роли. Мир не изменится, если не изменить людей; инерция мышления утянет его обратно к тому состоянию, в котором он пребывал до "революции", если, конечно, самозванное божество не сможет залезть в каждую голову и перекроить все мысли на угодный ему лад.
Живое доказательство этой идеи сидит сейчас в магазине Урахары и готовится к новой вылазке в царство мертвых, старательно делая вид, что она не имеет ровным счетом никакого отношения к шинигами и абсолютно никому, кроме его друзей, не выгодна.
А его отец, вместо того, чтобы запереть его в самом глубоком подвале, бездействует. Просто потому, что Урью невозможно переубедить и, более того, любые слова предостережения будут руководством к противодействию. А напутственные слова... (мужчина криво усмехнулся) прозвучат как очередная насмешка над его способностями.
Забытая сигарета поднимается к губам, по пути стряхивая на выщербленный пол тонкий циллиндрик пепла. Она догорела почти до фильтра, но пламя вновь оживает после затяжки. Стоит поднести его к сложенной вдвое записке, и бумага легко принимает огонь, сгорая торопливо и ярко.
Может ли отец отпустить сына навстречу смертельной опасности, даже не пожелав удачи?
Как оказалось, может. Взамен у Урью осталось обещание, смысл которого вряд ли дошел до своевольного мальчишки. Впрочем, когда-нибудь он поймет, что родительский запрет – это отнюдь не способ утвердить свою власть над ребенком.
Пепел сигареты и пепел записки одинаково неразличимы на сером полу.
Я сделал для него все, что мог.
Только бы он остался жив…